В прошлом году как-то выкладывал перевод интервью ведущего англоязычного историка карлизма и Гражданской войны в Испании (и фашизма вообще) Стэнли Пейна об разных вопросах испанской истории. Недавно мэтр, в связи с выходом на испанском нового издания своей книги La revolución española (1936-1939), дал интервью одному из испанских новостных интернет-порталов уже по своей основой теме.
Революция 1936 года была забыта в Испании?
Правда в том, что она всегда скрывалась. Уже во время революции сами революционеры хорошо понимали, что слишком буйное махание флагами может быть контрпродуктивным в деле получения поддержки международного сообщества в гражданской войне. Им нужно было представить свою борьбу как защиту демократии, и именно потому они замаскировали революцию. Испанская революция была революцией, которая побоялась использовать это имя.
В вашей книге вы много внимание уделяете рассказу об ответственности республиканских властей за развязывание войны. Считаете ли вы, что современное восприятие людьми того, как возник конфликт, противоречит истинному положению дел?
Идея, что повстанцы выступили против абсолютно-демократического режима, является удивительно живучим мифом. И в результате в XXI веке мы имеем в головах не историю Испании, а повторение республиканской пропаганды времён Гражданской войны. Твердят, что Испания была реальной демократией, возможно не совершенной, но всё же демократией… и таким образом выводят утверждение, что повстанцы восстали, потому что не хотели принять реформы. Такое утверждение насквозь фальшиво, можно сказать, что это последний из великих политических мифов Европы первой половины ХХ века.
Оно сохраняется только потому, что стало фундаментом дискурса новых испанских левых в XXI веке. У них нет такой убедительной программы, которую имели старые левые в ХХ веке: антикварные социализм с коммунизмом больше не работают, но хорошо работает новая западная религия политкорректности, которая всегда становится на сторону жертв. Исходя из этого, испанские левые отчаянно пытаются использовать историю, которая позволяет им представлять себя в роли жертвы, а своих врагов – в роли преступников. Новые испанские левые сильно отличаются от социал-демократии Фелипе Гонсалеса (первый социалистический премьер-министр постфранкистской Испании в 1982-1996 годах).
В своей книге вы много внимания уделяете насилию левых радикалов, но мало касаетесь насилия справа. Разве правых радикалов не было?
Разумеется, агрессивные правые имелись, в основном представленные двумя группировками – фалангисты и монархисты. Но нужно понимать, что обе группировки были чрезвычайно слабы и практически не имели политического влияния. Да правые, особенно фалангисты, прибегали к политическому насилию. Однако необходимо отметить, что в 1933-м и 1934-м практически все случаи насилия исходили слева, и только в 1936-м можно говорить о сколь-либо заметном "антилевое" насилии, которое лишь увеличило число жертв. Кроме того, правое насилие оставалось на уровне уличных драк да индивидуальных атак. Ни фалангисты, ни монархисты не были достаточно сильны, чтобы привести дело к гражданской войне.
Фактически, единственные, кто имели достаточно сил для этого – это военные, но в отличие от того, что многие думают, армия была в тот период сильно расколота – точно также, как и вся Испания. Большая часть военных придерживалась более-менее либеральных политических взглядов. Неправда, что они все были правые. Некоторые, да, были, но явное меньшинство.
В своей книге вы говорите, что правые в то время демонстрировали большее демократическое сознание, чем левые. Именно ИСРП (Испанская социалистическая рабочая парти), не смирившись с поражением на выборах, возглавила крупнейшее восстание республиканской поры в 1934, явно не рассчитывая, как это аукнется 2 года спустя.
Дело не столько в демократии, сколько в уважении закона. Умеренные правые всегда уважали закон, не участвовали в политическом насилие и не восставали против правительства. Они всегда признавали конституционный порядок. В этом и была принципиальная разница двух групп: одни всегда подчинялись закону, а другие – нет.
А Хиль-Роблес (Хосе Мария Хиль-Роблес, лидер главной правой партии Второй Республики, при Франко ушедший в оппозицию) разве не выступал против конституции?
Хиль-Роблес был неоднозначным политиком. Его партии, СЕДА (Испанская конфедерация независимых правых), включала довольно сильную правую фракцию, которая не желала признавать светскую республику. Поэтому они считали Конституцию 1931 года неприемлемой. Но в любом случае главным для Хиля-Роблеса и его партии было соблюдение закона, всегда действовать в рамках закона и никогда не прибегать к политическому насилию. И они всегда следовали этому.
Во-вторых, они стремились к изменению Конституции, особенно статьи 26, касавшейся отношений с церковью. Этот момент они считали фундаментальным, но никогда не имели достаточной поддержки, чтобы его исполнить. Называть же Хиля-Роблеса фашистом, за то, что он хочет изменить Конституцию, является большим передёргиванием. Пабло Иглесиас и "Подемос" (левопопулистское политическое объединение в современной Испании) сейчас также хотят изменить Конституцию 1978 году, и что, они – фашисты? Это абсурд.
Говоря о Конституции 1931 года, вы утверждаете, что она была разработана с явной целью удержания власти левыми партиями.
Лучшее определение Второй Республики дал Хавьер Туселл (известный испанский историк и политик конца ХХ века), назвав её "недемократичной демократией". Конституция 1931 года была результатом революционной смены режима. Она была принята после выборов, в которых из-за новизны политической ситуации в основном участвовали левые.
Кортесы 31-го года оказались непропорционально левыми и формулировки Конституции отражали программные положения левых. Затем был принят довольно непропорциональный избирательный закон, призванный сохранить политическую власть левых. Они намеревались сделать Вторую Республику "своей" республикой, в которой правые никогда не будут иметь права голоса по важным вопросам.
А что это был за избирательный закон?
Закон давал непропорционально много мест избирательным спискам меньшинства. Идея умеренных левых и Асаньи (Мануэль Асанья, премьер-министр в 1931-33 гг., президент в 1936-39 гг.) была в том, чтобы создать постоянный союз с радикальными левыми, чтобы гарантировать как минимум 40% голосов, и получить, таким образом, большинство в кортесах. Проблема возникла, когда на выборах 1933 года произошёл глубокий раскол между этими двумя основными частями левых. Именно тогда комбинация центристов и умеренных правых победила на выборах, и левые потеряли полный контроль над ситуацией. Когда умеренные правые вошли в правительство в 1934-м, революционеры подняли восстание.
Далее у нас идёт "чёрное двухлетие".
Ещё один пропагандистский термин, использованный левыми на выборах 1936 года, который не имеет никакого отношения к реальности. В течение этих двух лет было два разных правительства: центристское радикалов в 1934-м, и правоцентристское седистов (членов СЕДА) и радикалов конца 1934 и 1935 года. Первое было умеренным правительством, которое не отменило никаких реформ. Затем с революционным восстанием 1934 года пришло второе правительство.
Оно было гораздо более правым и начало отменять некоторые реформы. Оно придерживалось Конституции и законов, и в полном соответствии с ними попыталось призвать революционеров к порядку. Что было совершенно естественно после насильственного восстания таких масштабов. В подобной ситуации репрессии были неизбежны в любой европейской стране. И именно за это левые назвали это правительство "чёрным".
А каково ваше мнение о лидере Радикальной партии? (Алехандро Леру, премьер-министр в 1933-35 гг.)
Было два Леру, первоначальный демагог, который основал Радикальную республиканскую партию, очень радикальный, полуреволюционный и неконституционный, и зрелый Леру Второй Республики, гораздо более умеренный. Он был политиком с большим опытом, и пожалуй, наиболее терпимым политиком среди республиканцев. Он был единственным из них, кто готов был сотрудничать с различными политическими силами, если они уважали закон.
Полагаю, что, несмотря на некоторые личные недостатки, в целом он был лучшим демократическим лидером той эпохи. Фактически, он единственный, кто мог спасти Республику, но к тому времени он был стар, и ему уже не хватало энергии. И кроме того, он столкнулся с сильным противодействием со стороны президента Алькалы Саморы, который видел в нём своего главного политического противника в центре. Можно сказать, что поражение Леру стало и поражением демократической республики.
А Асанья? В книге вы сравниваете его с Керенским.
Асанья 31 года не был Асаньей 36 года. Он сильно радикализовался. Изначально он был незначительно-радикальным левым, но не настолько, как анархисты или социалисты. Но он осознавал, что левые республиканцы или умеренные левые были меньшинством и не могли управлять Республикой одни. Поэтому он счёл абсолютно необходимым сохранить, во что бы то ни стало, союз с социалистами, но обнаружил, что их большая часть во главе с Ларго Кабальеро ещё больше радикализовалась после 1933 года.
Таким образом Асанье в итоге пришлось согласиться на союз не с социал-демократами, как он думал в 1931-м, а с гораздо более радикальными революционерами. Конечно, он верил, что будет доминировать в этом союзе и использовать революционеров, но всё случилось совсем наоборот. Когда он, наконец, передал им оружие в июле 36-го в Мадриде, он исполнил роль испанского Керенского. Революционеры его съели.
Асанья, однако, всё ещё признаётся как великое знамя республиканской демократии, а также великий неудачник политической игры, когда разразилась Гражданская война.
Это просто ещё одна фальсификация истории. Что касается новейшей истории, то из всех западных стран Испания является страной, где история наиболее фальсифицирована. Она бьёт все рекорды.
А какова была роль региональных националистов?
Очень важная роль. Изначально баски и наваррцы имели больший вес, защищая католические и правые концепции, но со временем всё большее значение стали играть каталонцы, и именно поэтому они получили автономию в 1932 году. После этого именно они не удовлетворились правоцентристским правительством в 34-м, и поэтому участвовали вместе с социалистами в восстании, которое привело к временной ликвидации автономии в Барселоне и тюремному заключению Компаньиса (Луис Компаньис-и-Жовер, глава автономной Каталонии в 1933-34 и 1936-39 гг.) на полтора года.
В 36-м победила именно каталонская версия Народного фронта. Потом Асанья яростно обвинял их в развязывании гражданской войны, но это явное преувеличение. Региональный национализм, конечно, сыграл свою роль в политической катастрофе 36 года, но он не был среди трёх основополагающих причин. Этими причинами были законность, насилие и революционность. По сравнению с этим баскский и каталонский национализм имели куда меньшее значение.
В своей "Памяти Каталонии" Оруэлл писал, что коммунисты хотели положить конец революции, поскольку следовали указке Москвы, считавшей для себя важным военный союз с Францией, и понимавшей, что Франция не потерпит революционного соседа. Вы согласны?
Это одна из самых важных, самых сложных и самых противоречивых частей Гражданской войны. Всегда существовала тенденция к искажению роли коммунизма. Франкистская пропаганда неизменно провозглашала, что коммунисты начали войну, но это глупость. Коммунисты до войны были довольно слабы, и не только не могли вызвать войны, но и хотели её избежать. Активными революционерами были социалисты и анархисты, но никак не коммунисты.
С другой стороны, ультралевые всегда обвиняли Москву в том, что она навязывала контрреволюционную политику в республиканской зоне, цинично преследуя собственные интересы. Это также серьёзное передёргивание. Но очень сложно изложить ответ в нескольких словах. Что совершенно очевидно, что из всех левых коммунисты проводили наиболее последовательную и разумную политику, хотя это была и очень сложная политика. Коммунисты стремились к революции, но они хотели её в долгосрочной перспективе, потому что понимали, что тактика блицкрига тут не сработает.
Они полагали, что если правительству Народного фронта удастся урезонить собственных пустоголовых революционеров, разжигающих войну, революционные преобразования можно будет провести постепенно и поэтапно. Поэтому для них самым важным в краткосрочной перспективе было избежать гражданской войны. Когда же конфликт всё-таки разразился, их главной целью стало победить в войну, а не устроить революцию.
Они никогда не хотели уничтожить революцию, но они совершенно не желали той дурацкой инфантильной карикатуры на революцию, о которой кричали ультралевые. Социалисты и анархисты также хотели выиграть войну, но совершенно не хотели ради этого отказываться от революции. Поэтому я и говорю, что коммунисты проводили наиболее последовательную политику, потому что партия чётко осознала, что именно нужно для победы над восставшими.
В современной Испании коммунистическая идеология не так осуждается, как другие авторитарные идеологии. Более-менее общепринято мнение, что преступления коммунистических режимов не имеют ничего общего с самой идеологией. Почему вы думаете, что коммунизм у нас ещё хорошо принимают?
Не думаю, что это что-то особенное испанское. Общей тенденцией в мире является то, что демонизируется фашизм как воплощение абсолютного зла, что совершенно понятно после опыта немецкого национал-социализма. Все говорят, что коммунизм, конечно, плохо, но не настолько плохо по сравнению с нацизмом.
В Испании эта тенденция несколько сильнее, и это понятно, потому что режима Франко установил диктатуру на 40 лет. И не забывайте, что республиканская пропаганда твердила, что они боролись с фашизмом. Аргументация примерно такая: "Поскольку коммунизм боролся против величайшего зла, фашизма, он не может быть настолько же плохим".
Что вы думаете о текущей политической ситуации в Испании? Существующие проблемы, хотя и не аналогичны, но напоминают некоторые политические события 30-х годов.
Да, верно, ещё 15 лет назад, с первым правительством Сапатеро (Хосе Луис Родригес Сапатеро, премьер-министр Испании в 2004-2011 гг.), он много говорил о создании нового Народного фронта, который объединит социалистов с националистами регионов, чтобы гарантировать постоянное большинство левых. Так что политика Сапатеро, а теперь Санчеса и правда напоминает асанизм Второй Республики.
Другое дело, что между социалистами и националистами существуют серьёзные принципиальные противоречия, и поэтому им сложно создать и удерживать такой большой альянс, который мог бы в перспективе сменить политический режим. Потому-то "Подемос" так много говорит о "Втором Переходе", педалируя идею, что Переход-78 (переход Испании после Франко к демократии) не удался. Очевидно, что страна переживает поворотный момент.
Революция 1936 года была забыта в Испании?
Правда в том, что она всегда скрывалась. Уже во время революции сами революционеры хорошо понимали, что слишком буйное махание флагами может быть контрпродуктивным в деле получения поддержки международного сообщества в гражданской войне. Им нужно было представить свою борьбу как защиту демократии, и именно потому они замаскировали революцию. Испанская революция была революцией, которая побоялась использовать это имя.
В вашей книге вы много внимание уделяете рассказу об ответственности республиканских властей за развязывание войны. Считаете ли вы, что современное восприятие людьми того, как возник конфликт, противоречит истинному положению дел?
Идея, что повстанцы выступили против абсолютно-демократического режима, является удивительно живучим мифом. И в результате в XXI веке мы имеем в головах не историю Испании, а повторение республиканской пропаганды времён Гражданской войны. Твердят, что Испания была реальной демократией, возможно не совершенной, но всё же демократией… и таким образом выводят утверждение, что повстанцы восстали, потому что не хотели принять реформы. Такое утверждение насквозь фальшиво, можно сказать, что это последний из великих политических мифов Европы первой половины ХХ века.
Оно сохраняется только потому, что стало фундаментом дискурса новых испанских левых в XXI веке. У них нет такой убедительной программы, которую имели старые левые в ХХ веке: антикварные социализм с коммунизмом больше не работают, но хорошо работает новая западная религия политкорректности, которая всегда становится на сторону жертв. Исходя из этого, испанские левые отчаянно пытаются использовать историю, которая позволяет им представлять себя в роли жертвы, а своих врагов – в роли преступников. Новые испанские левые сильно отличаются от социал-демократии Фелипе Гонсалеса (первый социалистический премьер-министр постфранкистской Испании в 1982-1996 годах).
В своей книге вы много внимания уделяете насилию левых радикалов, но мало касаетесь насилия справа. Разве правых радикалов не было?
Разумеется, агрессивные правые имелись, в основном представленные двумя группировками – фалангисты и монархисты. Но нужно понимать, что обе группировки были чрезвычайно слабы и практически не имели политического влияния. Да правые, особенно фалангисты, прибегали к политическому насилию. Однако необходимо отметить, что в 1933-м и 1934-м практически все случаи насилия исходили слева, и только в 1936-м можно говорить о сколь-либо заметном "антилевое" насилии, которое лишь увеличило число жертв. Кроме того, правое насилие оставалось на уровне уличных драк да индивидуальных атак. Ни фалангисты, ни монархисты не были достаточно сильны, чтобы привести дело к гражданской войне.
Фактически, единственные, кто имели достаточно сил для этого – это военные, но в отличие от того, что многие думают, армия была в тот период сильно расколота – точно также, как и вся Испания. Большая часть военных придерживалась более-менее либеральных политических взглядов. Неправда, что они все были правые. Некоторые, да, были, но явное меньшинство.
В своей книге вы говорите, что правые в то время демонстрировали большее демократическое сознание, чем левые. Именно ИСРП (Испанская социалистическая рабочая парти), не смирившись с поражением на выборах, возглавила крупнейшее восстание республиканской поры в 1934, явно не рассчитывая, как это аукнется 2 года спустя.
Дело не столько в демократии, сколько в уважении закона. Умеренные правые всегда уважали закон, не участвовали в политическом насилие и не восставали против правительства. Они всегда признавали конституционный порядок. В этом и была принципиальная разница двух групп: одни всегда подчинялись закону, а другие – нет.
А Хиль-Роблес (Хосе Мария Хиль-Роблес, лидер главной правой партии Второй Республики, при Франко ушедший в оппозицию) разве не выступал против конституции?
Хиль-Роблес был неоднозначным политиком. Его партии, СЕДА (Испанская конфедерация независимых правых), включала довольно сильную правую фракцию, которая не желала признавать светскую республику. Поэтому они считали Конституцию 1931 года неприемлемой. Но в любом случае главным для Хиля-Роблеса и его партии было соблюдение закона, всегда действовать в рамках закона и никогда не прибегать к политическому насилию. И они всегда следовали этому.
Во-вторых, они стремились к изменению Конституции, особенно статьи 26, касавшейся отношений с церковью. Этот момент они считали фундаментальным, но никогда не имели достаточной поддержки, чтобы его исполнить. Называть же Хиля-Роблеса фашистом, за то, что он хочет изменить Конституцию, является большим передёргиванием. Пабло Иглесиас и "Подемос" (левопопулистское политическое объединение в современной Испании) сейчас также хотят изменить Конституцию 1978 году, и что, они – фашисты? Это абсурд.
Говоря о Конституции 1931 года, вы утверждаете, что она была разработана с явной целью удержания власти левыми партиями.
Лучшее определение Второй Республики дал Хавьер Туселл (известный испанский историк и политик конца ХХ века), назвав её "недемократичной демократией". Конституция 1931 года была результатом революционной смены режима. Она была принята после выборов, в которых из-за новизны политической ситуации в основном участвовали левые.
Кортесы 31-го года оказались непропорционально левыми и формулировки Конституции отражали программные положения левых. Затем был принят довольно непропорциональный избирательный закон, призванный сохранить политическую власть левых. Они намеревались сделать Вторую Республику "своей" республикой, в которой правые никогда не будут иметь права голоса по важным вопросам.
А что это был за избирательный закон?
Закон давал непропорционально много мест избирательным спискам меньшинства. Идея умеренных левых и Асаньи (Мануэль Асанья, премьер-министр в 1931-33 гг., президент в 1936-39 гг.) была в том, чтобы создать постоянный союз с радикальными левыми, чтобы гарантировать как минимум 40% голосов, и получить, таким образом, большинство в кортесах. Проблема возникла, когда на выборах 1933 года произошёл глубокий раскол между этими двумя основными частями левых. Именно тогда комбинация центристов и умеренных правых победила на выборах, и левые потеряли полный контроль над ситуацией. Когда умеренные правые вошли в правительство в 1934-м, революционеры подняли восстание.
Далее у нас идёт "чёрное двухлетие".
Ещё один пропагандистский термин, использованный левыми на выборах 1936 года, который не имеет никакого отношения к реальности. В течение этих двух лет было два разных правительства: центристское радикалов в 1934-м, и правоцентристское седистов (членов СЕДА) и радикалов конца 1934 и 1935 года. Первое было умеренным правительством, которое не отменило никаких реформ. Затем с революционным восстанием 1934 года пришло второе правительство.
Оно было гораздо более правым и начало отменять некоторые реформы. Оно придерживалось Конституции и законов, и в полном соответствии с ними попыталось призвать революционеров к порядку. Что было совершенно естественно после насильственного восстания таких масштабов. В подобной ситуации репрессии были неизбежны в любой европейской стране. И именно за это левые назвали это правительство "чёрным".
А каково ваше мнение о лидере Радикальной партии? (Алехандро Леру, премьер-министр в 1933-35 гг.)
Было два Леру, первоначальный демагог, который основал Радикальную республиканскую партию, очень радикальный, полуреволюционный и неконституционный, и зрелый Леру Второй Республики, гораздо более умеренный. Он был политиком с большим опытом, и пожалуй, наиболее терпимым политиком среди республиканцев. Он был единственным из них, кто готов был сотрудничать с различными политическими силами, если они уважали закон.
Полагаю, что, несмотря на некоторые личные недостатки, в целом он был лучшим демократическим лидером той эпохи. Фактически, он единственный, кто мог спасти Республику, но к тому времени он был стар, и ему уже не хватало энергии. И кроме того, он столкнулся с сильным противодействием со стороны президента Алькалы Саморы, который видел в нём своего главного политического противника в центре. Можно сказать, что поражение Леру стало и поражением демократической республики.
А Асанья? В книге вы сравниваете его с Керенским.
Асанья 31 года не был Асаньей 36 года. Он сильно радикализовался. Изначально он был незначительно-радикальным левым, но не настолько, как анархисты или социалисты. Но он осознавал, что левые республиканцы или умеренные левые были меньшинством и не могли управлять Республикой одни. Поэтому он счёл абсолютно необходимым сохранить, во что бы то ни стало, союз с социалистами, но обнаружил, что их большая часть во главе с Ларго Кабальеро ещё больше радикализовалась после 1933 года.
Таким образом Асанье в итоге пришлось согласиться на союз не с социал-демократами, как он думал в 1931-м, а с гораздо более радикальными революционерами. Конечно, он верил, что будет доминировать в этом союзе и использовать революционеров, но всё случилось совсем наоборот. Когда он, наконец, передал им оружие в июле 36-го в Мадриде, он исполнил роль испанского Керенского. Революционеры его съели.
Асанья, однако, всё ещё признаётся как великое знамя республиканской демократии, а также великий неудачник политической игры, когда разразилась Гражданская война.
Это просто ещё одна фальсификация истории. Что касается новейшей истории, то из всех западных стран Испания является страной, где история наиболее фальсифицирована. Она бьёт все рекорды.
А какова была роль региональных националистов?
Очень важная роль. Изначально баски и наваррцы имели больший вес, защищая католические и правые концепции, но со временем всё большее значение стали играть каталонцы, и именно поэтому они получили автономию в 1932 году. После этого именно они не удовлетворились правоцентристским правительством в 34-м, и поэтому участвовали вместе с социалистами в восстании, которое привело к временной ликвидации автономии в Барселоне и тюремному заключению Компаньиса (Луис Компаньис-и-Жовер, глава автономной Каталонии в 1933-34 и 1936-39 гг.) на полтора года.
В 36-м победила именно каталонская версия Народного фронта. Потом Асанья яростно обвинял их в развязывании гражданской войны, но это явное преувеличение. Региональный национализм, конечно, сыграл свою роль в политической катастрофе 36 года, но он не был среди трёх основополагающих причин. Этими причинами были законность, насилие и революционность. По сравнению с этим баскский и каталонский национализм имели куда меньшее значение.
В своей "Памяти Каталонии" Оруэлл писал, что коммунисты хотели положить конец революции, поскольку следовали указке Москвы, считавшей для себя важным военный союз с Францией, и понимавшей, что Франция не потерпит революционного соседа. Вы согласны?
Это одна из самых важных, самых сложных и самых противоречивых частей Гражданской войны. Всегда существовала тенденция к искажению роли коммунизма. Франкистская пропаганда неизменно провозглашала, что коммунисты начали войну, но это глупость. Коммунисты до войны были довольно слабы, и не только не могли вызвать войны, но и хотели её избежать. Активными революционерами были социалисты и анархисты, но никак не коммунисты.
С другой стороны, ультралевые всегда обвиняли Москву в том, что она навязывала контрреволюционную политику в республиканской зоне, цинично преследуя собственные интересы. Это также серьёзное передёргивание. Но очень сложно изложить ответ в нескольких словах. Что совершенно очевидно, что из всех левых коммунисты проводили наиболее последовательную и разумную политику, хотя это была и очень сложная политика. Коммунисты стремились к революции, но они хотели её в долгосрочной перспективе, потому что понимали, что тактика блицкрига тут не сработает.
Они полагали, что если правительству Народного фронта удастся урезонить собственных пустоголовых революционеров, разжигающих войну, революционные преобразования можно будет провести постепенно и поэтапно. Поэтому для них самым важным в краткосрочной перспективе было избежать гражданской войны. Когда же конфликт всё-таки разразился, их главной целью стало победить в войну, а не устроить революцию.
Они никогда не хотели уничтожить революцию, но они совершенно не желали той дурацкой инфантильной карикатуры на революцию, о которой кричали ультралевые. Социалисты и анархисты также хотели выиграть войну, но совершенно не хотели ради этого отказываться от революции. Поэтому я и говорю, что коммунисты проводили наиболее последовательную политику, потому что партия чётко осознала, что именно нужно для победы над восставшими.
В современной Испании коммунистическая идеология не так осуждается, как другие авторитарные идеологии. Более-менее общепринято мнение, что преступления коммунистических режимов не имеют ничего общего с самой идеологией. Почему вы думаете, что коммунизм у нас ещё хорошо принимают?
Не думаю, что это что-то особенное испанское. Общей тенденцией в мире является то, что демонизируется фашизм как воплощение абсолютного зла, что совершенно понятно после опыта немецкого национал-социализма. Все говорят, что коммунизм, конечно, плохо, но не настолько плохо по сравнению с нацизмом.
В Испании эта тенденция несколько сильнее, и это понятно, потому что режима Франко установил диктатуру на 40 лет. И не забывайте, что республиканская пропаганда твердила, что они боролись с фашизмом. Аргументация примерно такая: "Поскольку коммунизм боролся против величайшего зла, фашизма, он не может быть настолько же плохим".
Что вы думаете о текущей политической ситуации в Испании? Существующие проблемы, хотя и не аналогичны, но напоминают некоторые политические события 30-х годов.
Да, верно, ещё 15 лет назад, с первым правительством Сапатеро (Хосе Луис Родригес Сапатеро, премьер-министр Испании в 2004-2011 гг.), он много говорил о создании нового Народного фронта, который объединит социалистов с националистами регионов, чтобы гарантировать постоянное большинство левых. Так что политика Сапатеро, а теперь Санчеса и правда напоминает асанизм Второй Республики.
Другое дело, что между социалистами и националистами существуют серьёзные принципиальные противоречия, и поэтому им сложно создать и удерживать такой большой альянс, который мог бы в перспективе сменить политический режим. Потому-то "Подемос" так много говорит о "Втором Переходе", педалируя идею, что Переход-78 (переход Испании после Франко к демократии) не удался. Очевидно, что страна переживает поворотный момент.